«Если бы он умер – остался бы в истории, но он – живой…»
26.05.2009
Сегодня ситуация в Южной Осетии снова, как и год назад, в центре общественного внимания. Но если раньше все с тревогой следили за милитаристскими приготовлениями соседней Грузии, которые переросли в вооруженную агрессию, то теперь взоры устремлены в послевоенное будущее многострадального народа Южной Осетии. Как жить дальше? Этот вопрос задают ежедневно жители Цхинвала, Квайсы и десятков осетинских сел. И не находят ответа. Они не видят перспективы, не видят смысла жить так, как живут, нет, выживают сейчас. Кто виноват и что делать? Об этом корреспондент сайта «Осетия-Квайса» Игорь Дзантиев побеседовал с хирургом кафедры общей, лазерной и эндоскопической хирургии Российской академии последипломного образования на базе Центральной московской больницы им. Боткина Томасом ДЖИГКАЕВЫМ.
– 8 мая 2009 г. президент Южной Осетии подписал указ о награждении вас орденом Дружбы «за большой вклад в укрепление мира и безопасности на Кавказе, мужество и самоотверженность, проявленные при отражении вооруженной агрессии Грузии в августе 2008 года». А 21 мая 2009 г. вы вышли на Манежную площадь и у стен Кремля участвовали в акции протеста, отвергая политику властей Южной Осетии. Что вас привело в ряды протестующих?
– Боль за свою родину. Мне хочется, чтобы на моей родине, в Южной Осетии, было все хорошо. И самое главное – была свобода.
– А почему боль? Вроде бы мы достигли желанной цели – признания нашей государственности?
– Да, но это не принесло той атмосферы, которая должна была прийти. Я не видел за последние месяцы ни у кого радости в глазах. Искренней радости. И это после того, что мы добивались признания в течение 20 лет! А все потому, что на сегодняшний день в нашей республике ничего не делается. Абсолютно ничего.
– Но закладывались же новые микрорайоны, президент на глазах у всех выпивал залпом три литра вина, обещал, что по всей республике начнется процесс возрождения…
– То, что сейчас фактически происходит в Южной Осетии, у меня, как у нормального человека, вызывает негодование. Это самое маленькое, что можно сказать. До слез обидно, хотя мужчина плачет редко. Но я говорю серьезно. Бывают иногда такие моменты, что просто хочется плакать. При тех возможностях, которые у нас были, за эти девять месяцев можно было Южную Осетию сделать просто раем на земле. Все можно было сделать.
Меня больше всего убивает то, что человек, который сейчас находится у власти, мог остаться в истории Осетии. Как Ос-Багатар, объединитель алан. Такая реальная возможность у действующего президента была. Представить себе не могу, на какие деньги, на какие блага это все можно променять! Такой шанс дается раз в жизни, и дается одному из миллионов людей. Не воспользоваться им, не сделать этого… Даже если бы он умер – то и тогда мог остаться в памяти народа на века. А так…
– Ваше неравнодушие бьет фонтаном, но в чем конкретно вы могли бы предъявить счет нынешнему руководству республики?
– Буду говорить о медицине, потому что в этой проблеме компетентен. На сегодняшний день медицина в Южной Осетии убита на корню. Хочу сказать даже больше: так поступают только враги народа. По-другому это никак не назовешь. При всей сложности ситуации, которая довлела над нами последние двадцать лет, у нас медицина еще недавно была на довольно хорошем уровне. В лихие девяностые даже не во всех московских больницах имелись все лекарства, а у нас всегда был минимум того, что необходимо в хирургическом отделении и что должно быть в терапевтических. А вот на сегодняшний день есть большие проблемы с препаратами для наркоза, которые необходимы в хирургии, в онкологии. Знаю это точно, потому что все мои друзья – врачи. В последние два года в Южной Осетии вынужденно использовали для обезболивания просроченный трамадол, который был у миротворцев. Ну, разве это дело!?
– Отсутствие крайне важных лекарств – это, конечно, очень плохо. Но это же еще не говорит о крахе всей медицины? Вот, например, ответьте, может ли функционировать республиканская больница?
– Может, но не функционирует. Во время войны в нее попал снаряд. Были разрушены одна палата и наружная стена. Стоило восстановить эту стену, как больница спокойно работала бы. А она закрыта. При этом никакой альтернативы не создано. Но ведь весь лечебный процесс можно было на время перевести и в старые корпуса. Чтобы лечить людей, их нужно госпитализировать. А такой возможности на сегодняшний день нет. Первое время помогали мы – группа московских врачей-осетин. Помогали, чем могли. В течение двух месяцев госпитализировали в Москве около 70 человек с различными диагнозами. Все делали сами, на личных контактах. Единственный человек, кто нам во всем этом помогал – Альберт Джуссоев. А ведь, только представьте, больные были всякие – с тяжелыми ранениями, контуженные, с сахарным диабетом, с гангренами, с паническими атаками.
Самое главное, неправильно была построена вся медицинская тактика после войны. В Цхинвал должны были приехать целые бригады психологов, чтобы работать с людьми. Я сам связывался с крупным врачом, продолжателем известной династии. Он был готов приехать и работать в Южной Осетии столько, сколько понадобиться. Но Цхинвал не захотел обеспечить самые минимальные условия. Мне сказали, мол, сами разберемся.
Вызывает недоумение и следующий момент. Когда я занимался госпитализацией выживших после войны людей, приходилось связываться с главными врачами московских и питерских клиник. И выяснилось, что ими в огромном количестве были направлены письма в министерство здравоохранения и в правительство Южной Осетии, в которых говорилось о готовности принимать не просто раненых, а больных вообще. Главный врач находящегося в Санкт-Петербурге одного из научно-исследовательских институтов сообщил, что дважды послал официальные письма такого содержания, но ему даже «нет» не ответили. То есть проигнорировали полностью.
А у нас сейчас страховая медицина, лечить без полиса очень трудно, все связано с деньгами. Только после того, как мы уже наладили работу в Москве и в Питере, мне стали звонить какие-то люди из министерства здравоохранения и говорили, мол, мы знаем, что вы помогли такому-то человеку, вышлите, пожалуйста, свой лицевой счет, и мы выплатим эти деньги. Человек шесть-семь мне позвонили. На что я им сказал: «Человеку уже помогли. Вы помогите и оплатите лечение других. В этом еще очень многие нуждаются». Потом из Цхинвала приехал мой коллега и сообщил, что только благодаря нашей работе задвигалось министерство здравоохранения Южной Осетии. Причем, в самой извращенной форме, создав комиссию из пятнадцати человек, в которую вошли всего два врача. В таком составе решали: надо человека лечить или нет. Просто абсурд.
– Как вы узнали, что нынешний президент Южной Осетии наградил вас орденом?
– Мне об этом сообщили мои друзья, которые прочитали об этом в Интернете. Наградили не только меня, но и Костю Гагиева из Москвы, Костю Чибирова из Питера, которые также работали в больнице во время войны.
– При каких обстоятельствах вы оказались в августе в Южной Осетии?
– 1 августа прошлого года я первый раз за тринадцать лет поехал отдохнуть в Абхазию к своим друзьям. Когда началась война, мы немедленно выехали и были в Цхинвале 9 августа в пять утра. В подвале нашего дома по ул. Островского находились мои дети. Там же укрывались от бомб и снарядов дети моей сестры и дети наших соседей. Детей летом я всегда отправляю на родину. А сын до августовских событий вообще воспитывался в Цхинвале у дедушки с бабушкой. Это моя принципиальная позиция, потому что мужчина должен воспитываться с детства в аланской среде. Сейчас из-за послевоенной разрухи такой возможности нет, и от этого страдают мой отец и моя мать. Без конца звонят.
9 августа я до больницы не смог сразу добраться и остался с ребятами на направлении 12-й школы. Парень, воевавший с гранатометом, попросил меня прикрыть его. Все-таки его ранило в бедро, и я на месте оказал ему первую медицинскую помощь. Всего же на этом направлении девять человек получили ранения. Так же и многие другие ребята помогали раненым. Кстати, в этом плане все было очень четко, хотя и не было заранее предусмотренной организации.
Следующим утром я был уже в больнице, куда продолжали поступать в большом количестве раненые. Могли в течение получаса и пятьдесят человек привезти. За неполные трое суток двести с лишним операций было сделано. Работали конвейерным способом, постоянно сменяя друг друга. Медсестры сдавали кровь по второму кругу. Может, это пафосно и прозвучит, но медики все как один исполнили свой профессиональный и нравственный долг перед народом.
– Не стало ли для вас обременительным то обстоятельство, что вы после акции протеста оказались в милиции?
– Для меня? Нет. Когда нас привезли в отделение, все было максимально корректно. Не ожидал, кстати, этого. Более того, как только мы прибыли в ОВД «Китай-город», первое, что произошло, кто-то из начальства вышел к нам и извинился перед всеми. Он сказал, что все прекрасно понимает, но вынужден проявить какую-то реакцию. Вместе с ним находились представители ФСО и ФСБ. Оказывается, к ним поступил звонок из Южной Осетии о том, что около Красной площади готовится теракт. Звонивший сообщил также, что собравшиеся на Манежной площади – все сплошь с уголовным прошлым. Буквально все. И все вооруженные. Однако, несмотря на столь грозное предупреждение, московский ОМОН действовал очень корректно. Без всяких криков и визгов. Уважительно пригласили нас в автобус, и мы все поехали. В отделении милиции процедура заняла много времени. Но сотрудники были настолько доброжелательно настроены, что никто из нас дискомфорта не почувствовал.
– 31 мая – выборы в парламент Южной Осетии. Что делать, если они все-таки состоятся? И в чем таится опасность?
– Еще раз говорю, я не политик. Могу в чем-то не разбираться, но чисто по-человечески считаю: так, как сейчас обстоят дела в Южной Осетии, не должно быть. Это неправильно. И к выборам относится в полной мере. Я не пойду голосовать. Потому что считаю очень важным провести нормальные, честные выборы, в которых могли бы участвовать все кандидаты, а избиратели – осуществить свое право на свободное волеизъявление.
– То, что сейчас фактически происходит в Южной Осетии, у меня, как у нормального человека, вызывает негодование. Это самое маленькое, что можно сказать. До слез обидно, хотя мужчина плачет редко. Но я говорю серьезно. Бывают иногда такие моменты, что просто хочется плакать. При тех возможностях, которые у нас были, за эти девять месяцев можно было Южную Осетию сделать просто раем на земле. Все можно было сделать.
Меня больше всего убивает то, что человек, который сейчас находится у власти, мог остаться в истории Осетии. Как Ос-Багатар, объединитель алан. Такая реальная возможность у действующего президента была. Представить себе не могу, на какие деньги, на какие блага это все можно променять! Такой шанс дается раз в жизни, и дается одному из миллионов людей. Не воспользоваться им, не сделать этого… Даже если бы он умер – то и тогда мог остаться в памяти народа на века. А так…
– Ваше неравнодушие бьет фонтаном, но в чем конкретно вы могли бы предъявить счет нынешнему руководству республики?
– Буду говорить о медицине, потому что в этой проблеме компетентен. На сегодняшний день медицина в Южной Осетии убита на корню. Хочу сказать даже больше: так поступают только враги народа. По-другому это никак не назовешь. При всей сложности ситуации, которая довлела над нами последние двадцать лет, у нас медицина еще недавно была на довольно хорошем уровне. В лихие девяностые даже не во всех московских больницах имелись все лекарства, а у нас всегда был минимум того, что необходимо в хирургическом отделении и что должно быть в терапевтических. А вот на сегодняшний день есть большие проблемы с препаратами для наркоза, которые необходимы в хирургии, в онкологии. Знаю это точно, потому что все мои друзья – врачи. В последние два года в Южной Осетии вынужденно использовали для обезболивания просроченный трамадол, который был у миротворцев. Ну, разве это дело!?
– Отсутствие крайне важных лекарств – это, конечно, очень плохо. Но это же еще не говорит о крахе всей медицины? Вот, например, ответьте, может ли функционировать республиканская больница?
– Может, но не функционирует. Во время войны в нее попал снаряд. Были разрушены одна палата и наружная стена. Стоило восстановить эту стену, как больница спокойно работала бы. А она закрыта. При этом никакой альтернативы не создано. Но ведь весь лечебный процесс можно было на время перевести и в старые корпуса. Чтобы лечить людей, их нужно госпитализировать. А такой возможности на сегодняшний день нет. Первое время помогали мы – группа московских врачей-осетин. Помогали, чем могли. В течение двух месяцев госпитализировали в Москве около 70 человек с различными диагнозами. Все делали сами, на личных контактах. Единственный человек, кто нам во всем этом помогал – Альберт Джуссоев. А ведь, только представьте, больные были всякие – с тяжелыми ранениями, контуженные, с сахарным диабетом, с гангренами, с паническими атаками.
Самое главное, неправильно была построена вся медицинская тактика после войны. В Цхинвал должны были приехать целые бригады психологов, чтобы работать с людьми. Я сам связывался с крупным врачом, продолжателем известной династии. Он был готов приехать и работать в Южной Осетии столько, сколько понадобиться. Но Цхинвал не захотел обеспечить самые минимальные условия. Мне сказали, мол, сами разберемся.
Вызывает недоумение и следующий момент. Когда я занимался госпитализацией выживших после войны людей, приходилось связываться с главными врачами московских и питерских клиник. И выяснилось, что ими в огромном количестве были направлены письма в министерство здравоохранения и в правительство Южной Осетии, в которых говорилось о готовности принимать не просто раненых, а больных вообще. Главный врач находящегося в Санкт-Петербурге одного из научно-исследовательских институтов сообщил, что дважды послал официальные письма такого содержания, но ему даже «нет» не ответили. То есть проигнорировали полностью.
А у нас сейчас страховая медицина, лечить без полиса очень трудно, все связано с деньгами. Только после того, как мы уже наладили работу в Москве и в Питере, мне стали звонить какие-то люди из министерства здравоохранения и говорили, мол, мы знаем, что вы помогли такому-то человеку, вышлите, пожалуйста, свой лицевой счет, и мы выплатим эти деньги. Человек шесть-семь мне позвонили. На что я им сказал: «Человеку уже помогли. Вы помогите и оплатите лечение других. В этом еще очень многие нуждаются». Потом из Цхинвала приехал мой коллега и сообщил, что только благодаря нашей работе задвигалось министерство здравоохранения Южной Осетии. Причем, в самой извращенной форме, создав комиссию из пятнадцати человек, в которую вошли всего два врача. В таком составе решали: надо человека лечить или нет. Просто абсурд.
– Как вы узнали, что нынешний президент Южной Осетии наградил вас орденом?
– Мне об этом сообщили мои друзья, которые прочитали об этом в Интернете. Наградили не только меня, но и Костю Гагиева из Москвы, Костю Чибирова из Питера, которые также работали в больнице во время войны.
– При каких обстоятельствах вы оказались в августе в Южной Осетии?
– 1 августа прошлого года я первый раз за тринадцать лет поехал отдохнуть в Абхазию к своим друзьям. Когда началась война, мы немедленно выехали и были в Цхинвале 9 августа в пять утра. В подвале нашего дома по ул. Островского находились мои дети. Там же укрывались от бомб и снарядов дети моей сестры и дети наших соседей. Детей летом я всегда отправляю на родину. А сын до августовских событий вообще воспитывался в Цхинвале у дедушки с бабушкой. Это моя принципиальная позиция, потому что мужчина должен воспитываться с детства в аланской среде. Сейчас из-за послевоенной разрухи такой возможности нет, и от этого страдают мой отец и моя мать. Без конца звонят.
9 августа я до больницы не смог сразу добраться и остался с ребятами на направлении 12-й школы. Парень, воевавший с гранатометом, попросил меня прикрыть его. Все-таки его ранило в бедро, и я на месте оказал ему первую медицинскую помощь. Всего же на этом направлении девять человек получили ранения. Так же и многие другие ребята помогали раненым. Кстати, в этом плане все было очень четко, хотя и не было заранее предусмотренной организации.
Следующим утром я был уже в больнице, куда продолжали поступать в большом количестве раненые. Могли в течение получаса и пятьдесят человек привезти. За неполные трое суток двести с лишним операций было сделано. Работали конвейерным способом, постоянно сменяя друг друга. Медсестры сдавали кровь по второму кругу. Может, это пафосно и прозвучит, но медики все как один исполнили свой профессиональный и нравственный долг перед народом.
– Не стало ли для вас обременительным то обстоятельство, что вы после акции протеста оказались в милиции?
– Для меня? Нет. Когда нас привезли в отделение, все было максимально корректно. Не ожидал, кстати, этого. Более того, как только мы прибыли в ОВД «Китай-город», первое, что произошло, кто-то из начальства вышел к нам и извинился перед всеми. Он сказал, что все прекрасно понимает, но вынужден проявить какую-то реакцию. Вместе с ним находились представители ФСО и ФСБ. Оказывается, к ним поступил звонок из Южной Осетии о том, что около Красной площади готовится теракт. Звонивший сообщил также, что собравшиеся на Манежной площади – все сплошь с уголовным прошлым. Буквально все. И все вооруженные. Однако, несмотря на столь грозное предупреждение, московский ОМОН действовал очень корректно. Без всяких криков и визгов. Уважительно пригласили нас в автобус, и мы все поехали. В отделении милиции процедура заняла много времени. Но сотрудники были настолько доброжелательно настроены, что никто из нас дискомфорта не почувствовал.
– 31 мая – выборы в парламент Южной Осетии. Что делать, если они все-таки состоятся? И в чем таится опасность?
– Еще раз говорю, я не политик. Могу в чем-то не разбираться, но чисто по-человечески считаю: так, как сейчас обстоят дела в Южной Осетии, не должно быть. Это неправильно. И к выборам относится в полной мере. Я не пойду голосовать. Потому что считаю очень важным провести нормальные, честные выборы, в которых могли бы участвовать все кандидаты, а избиратели – осуществить свое право на свободное волеизъявление.